Николай Клюев и Николай Рубцов |
7. Голуби белые | (муз. Виктор Панченко, сл. Николай Клюев) | |
8. Моя головушка | (муз. Ольга Никитина, сл. Константин Бальмонт) | |
9. Прощальная песня | (муз. Юрий Смирнов, сл. Николай Рубцов) | |
10. В минуты музыки печальной | (муз. Борис Емельянов, сл. Николай Рубцов) |
10. В МИНУТЫ МУЗЫКИ ПЕЧАЛЬНОЙ
/ Эрмитажный фильм: Р.Богатырев. Плёс на Волге, Гора Левитана (сентябрь 2019).
/ муз. Борис Емельянов, сл. Николай Рубцов
/ аранж. Сергей Каминский / исп. Руслан Богатырев
В минуты музыки печальной Я вспоминаю жёлтый плёс, И голос женщины прощальный, И шум порывистых берёз, И первый снег под небом серым Среди погаснувших полей, И путь без солнца, путь без веры Гонимых снегом журавлей... — Давно душа блуждать устала В былой любви, в былом хмелю, Давно понять пора настала, Что слишком призраки люблю. Но всё равно в жилищах зыбких — Попробуй их останови! — Перекликаясь, плачут скрипки О жёлтом плёсе, о любви. — И всё равно под небом низким Я вижу явственно, до слёз, И жёлтый плёс, и голос близкий, И шум порывистых берёз. Как будто вечен час прощальный, Как будто время ни при чём... В минуты музыки печальной Не говорите ни о чём. (1966) |
/ Константин Коровин. Воспоминания
Левитан мало говорил о живописи, в противоположность всем другим. Он скучал, когда о ней говорили другие. Всякая живопись, которая делалась от себя, не с натуры, его не интересовала. Он не любил жанра. Увидев что-либо похожее на природу, он говорил: «Есть правда». Любимым нашим развлечением, учеников мастерской Саврасова, было уйти за город, в окрестности Москвы, где меньше людей.
Левитан всегда искал «мотива и настроения», у него что-то было от литературы — брошенная усадьба, заколоченные ставни, кладбище, потухающая грусть заката, одинокая изба у дороги, но он не подчёркивал в своей прекрасной живописи этой литературщины.
Левитан был поэт русской природы, он был проникнут любовью к ней, она поглощала всю его чуткую душу, и этюды его были восхитительны и тонки. Странно то, что он избегал в пейзаже человека. Прекрасный рисовальщик и живописец, он просил моего брата Сергея написать в его картине «Аллея осенью» фигуру сидящего на скамейке.
Левитан как-то сторонился людей. Его мало кто интересовал. Он подружился с А.П.Чеховым, который присоединялся к нам на прогулках за город, ещё будучи молодым студентом Московского университета.
Левитан был разочарованный человек, всегда грустный. Он жил как-то не совсем на земле, всегда поглощённый тайной поэзией русской природы. Говорил мне с печалью: «Художника не любят — он не нужен. Вот Саврасов, это великий художник — и что же? Я был у него в доме, его не любят и дома. Все против, он чужд даже своим. Писателя легче понять, чем художника. Мне говорят близкие — напиши дачи, платформу, едет поезд или цветы, Москву, а ты всё пишешь серый день, осень, мелколесье, кому это надо? Это скучно, это — Россия, не Швейцария, какие тут пейзажи? Ой, я не могу говорить с ними. Я умру — ненавижу…»
Левитан часто впадал в меланхолию и часто плакал. Иногда он искал прочесть что-нибудь такое, что вызывало бы страдание и грусть. Уговаривал меня читать вместе. «Мы найдём настроение, это так хорошо, так грустно — душе так нужны слёзы…»
Летом Левитан мог лежать на траве целый день и смотреть в высь неба. «Как странно всё это и страшно, — говорил он мне, — и как хорошо небо, и никто не смотрит. Какая тайна мира — земля и небо. Нет конца, никто никогда не поймёт этой тайны, как не поймут и смерть.
А искусство — в нём есть что-то небесное — музыка».